Эрис Мвеновна

 Kollaj.jpg      

     Эрис – самый необычный персонаж романа ''Таис Афинская''.

     Во-1 – Эрис является единственной героиней романа, вполне сравнимой с богоравной Таис. Судьба (т. е. Автор) поступила, может быть, не смым жестоким образом, обрекая Эгесихору на смерть до того, как гордая спартанка начала бы понимать, что маленькая и младшая подруга юности перерастает ее. А Гесиона всегда уступала Таис в разных отношениях. Эрис показана рядом с Таис в течение двух десятилетий и никогда не выглядит менее значительной – при упорном сокрытии своей значительности. Но иногда Эрис приоткрывается, как-то даже снисходительно… – Эрис: ''Ты купила, вернее, обменяла меня приговоренную''. – Таис: ''Разве ты не понимаешь, жрица Превышней Богини, Царица Земли и Плодородия? Как я тебя нашла и приобрела – это случайность. Так могла быть добыта любая рабыня. Но ты не стала рабыней, а совсем другой, неповторимой и непохожей ни на кого. Тогда я и приобрела тебя вторично, а ты меня''. – Эрис: ''Я счастлива, что ты понимаешь это, Таис!'' – ТОЖЕ, КАК Я! Есть в романе суждение и самое авторитетное – Автора: ''В сравнении с Таис она (Эрис) производила впечатление более взрослой, как будто ей было открыто более глубокое понимание дел и вещей, чем всем другим людям'', т. е. и Таис. 

     Во-2 – странность общего равновеличия Эрис и Таис (тем более, возможное большее величие первой) заостряется динамикой их личностей на жизненном пути. Таис и Эгесихора развили свои природные таланты в специфическом женском ''ВУЗ''е, оттачивали их в гуще жизни культурного центра интеллектуальной Эллады, при встречах с интереснейшими людьми. Гесиона училась у отца – крупнейшего философа и поэта, затем приобщилась к интеллигентной ''профессии'' жрицы. Эрис тоже была жрицей. Ее ''коллеги'' могли стать главными жрицами в других храмах (о них можно судить по главной жрице храма Превышней Богини – натуре не заурядной) или выйти замуж за влиятельных людей. Но по нормам Эллады и Таис те ''коллеги'' не котировались, для сравнения с Таис просто не годились. В своем храме Эрис не могла сформироваться в личность, интересную Таис, сравненную с ней. Не за виртуозное же владение кинжалом, не за охрану своей персоны Таис так прикипела к Эрис. Исходной одноранговостью Эрис и Таис вопрос не исчерпывается. Таис после встречи со своей уникальной подругой продолжала совершенствоваться – в беседах с великими политиками и путешественниками из далеких Индии и Китая, позируя выдающимся художникам и выступая амазонкой в пропагандистском действе, принимая решения за себя и своих рабов – царствуя, наконец. У Эрис возможностей было гораздо меньше (при выбранном ею образе жизни, конечно). Она часто сопровождала ''хозяйку'', но все же не всегда. А если и присутствовала в ''университетах'' Таис, то чаще в отдалении от Таис и ее собеседников – и почти всегда молча, т. е. не шлифуя ум в дискуссиях. Позировать ей было неинтересно; в действе ''амазонок'' она была статисткой (правда, как всегда, и телохранителем) – примой и режиссером была Таис. Прямым советником Таис-царицы Эрис не стала. И т. д.. При всем при этом изначальная одноранговость Таис и Эрис сохранялась. Как будто с самого начала Эрис превосходила богоравную Таис, позволяя ей год за годом дорастать до себя, соответственно приоткрывая свои истинные достоинства и возможности. Понять всегдашнее равное величие приоткрывающейся первой и развивающейся второй, т. е. понять скрытые глубины Эрис помогло бы знание ее дохрамового детства. Но…

     В-3 – загадочна жизнь Эрис до появления ее в храме. Об этой жизни Автор не говорит ни слова, а сама Эрис отвечает даже Таис – ''Не помню''. Однако часто ''сидела и грезила неизвестно о чем с открытыми глазами'' и ''Никто не смел нарушать ее покой'' в это время, кроме Леонтиска ''Младшего'' – в том числе Таис! Эрис решала какие-то сложные проблемы? Или предавалась праздным мечтаниям? А может быть вспоминала свое какое-то прошлое – но не с Таис, которая и так рядом, и не в храме, из которого рвалась на смерть? Скорее всего, она могла вспоминать свою дохрамовую жизнь, видимо очень дорогую. И Эрис пела песни на каком-то непонятном никому языке, т. е. вряд ли запомнившиеся ей в храме или после него. Но если Эрис помнила песни из дохрамовой жизни, предавалась ностальгии по той жизни – почему скрывала это ото всех, не исключая самой Таис?

     В-4 – странны именно скрытность Эрис, ее замкнутость, отстраненность от мира сего, не очень понятные при любых нормальных странностях тоски по детству. Вроде, чего проще: мучаешься прошлым – но ты же сильный, умный человек. Отрешись от прошлого (все равно не вернешь и не изменишь), живи счастливо настоящим – хотя бы ради любимой подруги, не пугай и не расстраивай ее. Либо поделись с ней памятью – кто во всей Ойкумене поймет лучше ее? Или было нечто такое, утрату чего не может компенсировать самое лучшее в окружающем мире и что недоступно пониманию даже великой Таис!?

     В-5 – даже великая Таис была поражена, когда Эрис вдруг приоткрыла свою душу в храме Амбологеры, а умную жрицу храма мятежные речи Эрис просто напугали. Эрис бескомпромиссно отринула окружающий мир, который даже великая Таис, в общем, принимала. Таис и молодой Александр к этому миру относились критически, мечтали об его улучшении. Но в их воззрениях был исторически обусловленный порок – точнее ограниченность людей конкретной эпохи: признание рабства нормальным, естественным институтом. Александр сам обращал в рабов. Таис осуждала жестокое обращение с рабами, была к ним добра, отпускала рабов на волю – но своих рабов имела всегда, с тем участвуя в формировании социального заказа по функционированию жестокого аппарата порабощения и подавления рабов, никогда не ставила вопроса о нетерпимости рабства вообще, необходимости его полной ликвидации. А в эмоциональной, странной для других ''речи'' Эрис, означенной выше, отвергается вполне определенно рабство, рабовладельческий строй в принципе. Такой последовательный антирабовладельческий запал в IV веке с. э. (да и много позднее) – явление крайне необычное.

     В Греции впервые некоторые сомнения в отношении рабства появились в V веке с. э. у софистов, Еврипида и др., с началом кризиса полиса. Этот подмывающий основы скептицизм верхов продолжался до конца античности и ее рабовладельческого базиса, никогда не становясь боевым знаменем общественных перемен. И сами рабы до последовательного антирабовладизма Эрис, в  общем, не доходили. Нет сведений, что даже участники восстания Спартака и двух свержений власти рабовладельцев на Сицилии несколько ранее (самые яркие явления борьбы рабов в Европе) заглядывали дальше освобождения только этих участников. То же в романах Ефремова. Умный Пандион, попав в рабство, мечтал о свободе для себя, для друга Кидого, но презирал остальных рабов, ''людей ничтожных'', потому для рабства годных. Мудрый Кави дорос до понимания, что личное спасение его и брата возможно только через совместные действия массы рабов, что нужно сплотить рабов разных национальностей, поднять на борьбу сломленных. Однако сам Кави попал в рабство во время военного похода – с обязательной попутной целью захвата рабов? Необъективно обидевшись на свою рабскую судьбу, он поклялся вернуться с сильным отрядом и воздать – кому? До фараона бывший раб фараона не добрался бы в любом случае – при удаче похода пострадали бы египетские мелкие земледельцы, рядовые воины, даже рабы не этруски; в том числе, вероятно, став рабами этрусков. Фрондирующие рабовладельцы – Таис, некоторые ее знакомцы. Позиция Эрис по рабству гораздо последовательней, чем доброй рабовладелицы Таис или умного, хотя и озлобленного Кави, их соответствий в действительной истории. Но важная деталь – ненавидя общественный строй, Эрис не жалует и конкретные жертвы этого строя вместе со всеми его представителями. ''Она безжалостна к слабостям и не снисходительна к неумению'' вынес приговор Лисипп. Этот приговор опровергается авторской характеристикой: ''Все приближенные царицы почитали Эрис, несмотря на ее внешнюю суровость. Она любила хороших людей и хорошие вещи, хотя никогда не старалась приобрести дружбу первых и покупать вторые. Не имела она и ложной гордости, никогда не хотела унизить других и требовать себе особые знаки почтения и внимания''. – Однако приговор Лисиппа более обоснован материалами романа, нежели декларация Автора. Впрочем, слова художника относятся к молодой Эрис, а прямая речь Ефремова – к Эрис двумя десятками лет старше. Но главное – ''обе Эрис'' и выше всех современников, и как-то в стороне, в отчуждении от них. Как будто Эрис – существенно не от мира сего. Действительно – где в сем мире Эрис могла выработать столь последовательное неприятие рабства? На страницах романа сама она настоящей рабыней не была никогда, с какими-то особенно жуткими явлениями рабства не сталкивалась (да и никого самые жуткие такие явления до высот позиции Эрис не поднимали – ни в романе, ни в реальной античной истории). В храме Амбологеры Эрис обличает ''Запад''. Но и в самом восточном Китае было рабство (в романе этот исторический факт никак не оговорен).

     Итак – Эрис не уступает, по меньшей мере, в разных отношениях величайшей женщине эпохи и стоит выше этой эпохи. В связи с этим Эрис отстраняется от людей, в том числе самых замечательных, в какой-то мере и Таис. Надисторическая исключительность Эрис не объясняется в рамках романа, а зарамочное детство Эрис ею скрывается и на материале романа никак не просматривается. Исключительная Таис – как горная вершина своей эпохи с прочной основой в ее почве, Эрис – как неопознанный летающий объект на уровне высочайшей вершины или того выше, манящий и непонятный. Можно предложить решение загадки Эрис на материале романа с домысливанием к нему, но такое рискованное домысливание корректно только в рамках миров Ефремова.

        * * *

     Эрис смотрится в эпохе Таис как пришелец или гостья из будущего. Однако на алую туканку она похожа мало (больше синими глазами), фторовая женщина (''Сердце Змеи'') на Земле погибла бы, а пришельцы в ''Зведных кораблях'' от людей Земли отличны анатомически. В первых двух случаях Ефремов ставит вопрос о преодолении различий землян и инопланетян, но только ставит. Кроме того – названные кандидаты (а других гуманоидов в творчестве Ивана Антоновича, кажется, нет, только очень своеобразный ''Заф Фтет, заведующий информацией шестьдесят один Лебедя'', к которому лишь очень предположительно и неопределено можно прибавить никак не обрисованных ''друзей с недалеких звезд из Змееносца, Лебедя, Большой Медведицы и Райской Птицы'' – в ''Туманности Андромеды''; и тоже никак не обрисованных цефеян в ''Часе быка'') – из будущего относительно времени Таис. В фантастике это нормально, но тогда уж лучше обойтись гостьей из будущего именно Земли.

     Из всех актуальных и потенциальных персонажей Ефремова ближе всех обликом к Эрис – очень вероятная дочь Чары Нанди и Мвена Масса. Цвет кожи такой дочери скорее промежуточный между медным Чары и черным Мвена, т. е. как у Эрис. Чара – невысокая, Мвен – высок. Эрис повыше невысокой Таис, видимо, роста среднего. Статной северянке Веде Конг показалось, что в Чаре все ''немного ''слишком'''' – ''слишком тонкая талия, слишком широкие бедра…''. Вероятно – Чара воспроизвела канон женской красоты Индии, особенно античной (росписи Аджанты, знаменитая статуя якшины из Дидарганджа и пр.), красоты какой-то мощной, основательной, выпирающей. А Мвен ''слишком'' худощав. У Эрис названные ''слишком'' промежуточно сглажены. Глаза Эрис ''чарующие'', т. е. синие – не ''негритянские'', типа карих; но и не ''посторонние'' голубые, зеленые или топазовые. В общем – Эрис больше, чем кто-либо из персонажей Ефремова, должна была бы походить на дочь Чары и Мвена. Однако этого маловато хотя бы и для фантастической гипотезы об Эрис как дочери Чары и Мвена. Самое главное – вопрос об ее статусе гостьи из будущего, о возможности в мирах Ефремова такой гостьи в принципе.

     Ефремов – фантаст на редкость реалистический и научный. Никакой не научной, даже как условный прием, фантастики в его произведениях нет. И он никогда не писал о прямых путешествиях во времени. Однако писатель ''преодолевает'' тысячелетия в романах о далеком прошлом и таком же будущем. В его произведениях есть ''документальная'' фиксация прошлого (генная память; ''каменные фотоснимки'' в ''Тени минувшего'') и научное проникновение в будущее (''закон предварительного преодоления обстоятельств'' в первой главе ''Часа быка''). Но самое главное… Если до Торманса добираться на самой совершенной ''машине пространства'', при самых субсветовых скоростях – на это уйдут тысячи лет (по отсчету Земли). А еще столько же – назад. Чтоб затем попасть в родную Эру Встретившихся Рук (императив сюжета ''Часа быка'') путешественникам понадобится и машина времени, обязательно. ''Темное пламя'' фактически явило собой машину пространства – времени. Т. е. в мирах Ефремова путешествия по времени в принципе возможны. А конкретика попадания дочери Чары и Мвена в эпоху Таис для квалифицированного фантаста – дело техники. Например, в ''Похищении чародея'' Кира Булычева время – цилиндрическая спираль в некоем континууме. Против времени по спирали двигаться нельзя, но можно перескакивать с витка на виток по кратчайшей. А если время движется по траектории более сложной, чем спираль, ''временами'' почти соприкасаясь разными эпохами? А гениальный Рен Боз обнаружил такое сближение? А его друг Мвен Масс… Во-1, архаически неистовый Мвен в любом случае не мог пройти мимо поразительного явления. Во-2, хотя ''Туманность Андромеды'' – самый светлый роман Ефремова, люди гибнут и в нем. И если Несчастье случилось с отчаянной Чарой (при катании на лате по океану и пр.) – неистовый Мвен ухватится за ничтожнейшую возможность разорвать время, отделившее его от воплотившейся Алой мечты. Остается предположить вполне нормальную в фантастике вероятность редкости и технической трудности Контакта времен (иначе дело не свелось бы краткому событию после отлета ''Лебедя'' и было бы если не продолжено, то упомянуто в ''Часе быка''). При обрисованной, вполне допустимой по законам жанра, ситуации, дочери одного из активных участников эксперимента (особенно, если она потеряла мать) без спроса провалиться в далекое прошлое не очень сложно. Приведенные рассуждения – не ''по Ефремову'', но и ''не против Ефремова''. Они не принципиальны, лишь конкретизируют для удобства определенности возможное в мирах Ефремова вообще.

     Против признания Эрис гостьей из будущего вроде бы говорят ее некоторые поступки, слова, мысли. То, что Эрис обещала в случае своей смерти дождаться Таис у входа в царство Аида, понятно. Сильнее выразить любовь в системе представлений эпохи Таис невозможно, а чтоб не открывать Таис систему представлений Эры Великого Кольца – на то у гости из будущего вполне резонные причины. Но есть ''улики'' посерьезнее. Например – Эрис легко хватается за кинжал. Ее побаиваются даже испытанные воины Птолемей и Леонтиск. Она убила человека, покушавшегося на жизнь Таис, после того, как покушение не удалось. Эрис готова прирезать бедных скифов, не впустивших – исполняя службу – Таис во дворец Александра. Это мало похоже на тотальный гуманизм Эры Великого Кольца. Может быть, еще более значим случай, когда говорят не поступки и язык Эрис – ''поступки и язык человеку нужны для сокрытия мыслей'' – а ее мысли: ''… куда идут Эллада, Египет и другие страны! К лучшему и процветанию или к одичанию и гибели?'' – ''Никто не знает…''. А ведь гостья из будущего, наверно, общую историю стран знала бы глубже, чем историки тех стран. Есть и еще моменты такого рода. Но все подобные моменты говорят против взрослой, подготовленной гостьи из будущего. Если же из будущего выпал ребенок, пусть относительно взрослый, но все же не вполне сформировавшийся и не до конца образованный – он не может не обрести черт человека новой для него эпохи, не может вполне судить о ней с позиций взрослого знания эпохи родной. Ведь в чем-то подмяла под себя эпоха Торманса подобранных, подготовленных, взрослых, чувствующих плечо друг друга, имеющих ''оазис'' своего космического корабля и надежду возвращения в родную Эру Встретившихся Рук гостей из будущего с ''Темного пламени''.

     Итак, своеобразие Эрис чуть ли не требует признания ее Гостьей из какого-то очень совершенного общества. Ее несомненная человеческая суть и отсутствие в мирах Ефремова гуманоидов типа вполне земной Эрис выводит на признание ее гостьей из будущего Земли. Особое сходство облика Эрис с очень вероятным обликом очень вероятной дочери Чары и Мвена конкретизирует адрес будущего. Реалии миров Ефремова допускают путешествие во времени. В этих мирах такое путешествие в чистом виде может быть скорее случайным и редким. Потому и Эрис могла стать гостей в прошлое лишь случайной – не подготовленным посланцем с исследовательскими, прогрессорскими и прочими благородными задачами и гарантией возвращения. И речь может идти о провале Эрис в прошлое только ребенком, но, скорее всего ребенком достаточно большим, осознанно помнящим родную эпоху.

         * * *

     Принятие Эрис гостьей из будущего снимает практически все ее необычности, делая поведение, поступки фантастического персонажа очень реалистическими. Примерно ровесница Алисы Селезневой попадает не в недавнее, жалкой столетней давности прошлое, которое похоже на родную эпоху, которое предвидит, готовит и ожидает эту эпоху. В этом недавнем прошлом можно встретить массу привычного, знакомого, можно пикантно общаться на равных со своими прабабушками и прадедушками. Из этого смехотворного прошлого можно вернуться, в крайнем случае, по естественному ходу времени. ''Эриса Неселезнева'' проваливается в страшно далекое прошлое, прекрасное только в деталях, а в целом чуждое, враждебное, опасное – без всякой надежды на резерв естественного возвращения по течению времени. Если бы Эрис попала в Античность несмышленышем – она просто стала бы одной из многих женщин той эпохи, возможно своеобразной, незаурядной, на уровне Таис. А смутные воспоминания о каком-то странно ином мире самой Эрис казались бы детскими фантазиями. Попади в мир Таис Веда Конг, Сима, Эвиза Танет – они, скорее всего, не смогли бы интегрироваться в этот слишком чуждый их тонким натурам мир, раньше или позже погибли бы, с достоинством, но без пользы. Низа Крит, Леа, Чеди Даан обязательно вступили бы в борьбу с дикостями архаического строя и тоже погибли бы в неравной и бесперспективной борьбе. У Эвды Наль, Сандры, Фай Родис были бы шансы достаточно быстро сориентироваться в ситуации, как-то овладеть ситуацией и сделать что-то осязаемое: придать существенный импульс развитию культуры; создать популярную, востребованную идеологию; эффективно возглавить безнадежное восстание – или, напротив, в духе Таис малыми делами облегчать жизнь многим людям. Очень разноплановыми были бы перспективы очаровательных танцовщиц Чары Нанди, Тиллоттамы, Оллы Дез. Ребячливая Олла, надломившаяся при опосредственном контакте и с менее диким строем Торманса, в суровом времени Таис почти наверняка так или иначе сломалась бы. У Тиллоттамы, прожившей при почти рабовладельческих порядках практически всю жизнь, был бы шанс встроиться в рабовладельческий строй хотя бы и рабыней. Самые неоднозначные перспективы были бы у Чары. И для всех было бы даром судьбы быстро попасть под опеку Таис.

     Ошеломленная хронопереносом Эрис сначала, весьма вероятно, просто не поняла своего несчастья, даже увлеклась неожиданным приключением. Затем должно было придти осознание ужаса положения – и надежда, что папа Мвен и дядя Рен ее скоро вернут. А дальше – все большие безнадега и отчаяние. Это – если новый мир давал время Эрис на душевные метания. Возможно, ей изначально очень повезло: быстро попасть в специфическое учреждение – храм Превышней Богини, главная жрица которого поняла необходимость особого такта в отношении необычного ребенка. С тем у Эрис появилась возможность в специфической нише притерпеться, осмотреться, выработать линию поведения – до того, как ее начали впрягать в свирепую судьбу жрицы. Будь Эрис помладше – она скорее проговорилась бы, осложнив себе жизнь, может быть просто не поняла бы необходимость скрывать свое прошлое-будущее, недоступное осознанию ''современников''. Какое-то время неизжитые надежды на возвращение в Эру Великого Кольца, манящая юную душу экзотика нового мира, вероятное первоначальное сокрытие от подростка многих взрослых сторон жестокого общества – при стихийном жизнелюбии молодости – позволяли Эрис не задаваться гамлетовским вопросом. Таис она говорила о поездке с главной жрицей по разным странам (не искала ли, в том числе, умная жрица родину уникального ребенка?), в храме Амбологеры открылась: ''Богиня Темного Эроса? Она – правда, и я некогда служила ей со всем пылом юной веры…''. Это – не ''забытое детство'', которое нужно скрывать, этому можно верить (и это можно проверить). Значит, было в античной жизни Эрис что-то интересное, значит, первые ступени эротического служения в чем-то походили на эротическую культуру Эры Великого Кольца? По крайней мере такую, какой она виделась девочке-подростку? Возможно, Ефремов на высочайших образцах эротической культуры рабовладельческого общества представлял некоторые моменты своего понимания этой культуры будущего, которые он не мог представить в ''Туманности Андромеды''. А для того, чтоб стать ''эротической убийцей'', ребенку, в том числе, нужно было дорасти до взрослой физической силы. Можно только гадать – сразу гостья из будущего взбунтовалась против зверских обязанностей черных жриц или, ошеломленная неожиданной нормой служения Богине Темного Эроса и без всякой поддержки, скольких-то ''соискателей'' убила. Пожалуй – последнее. Очень уж лихо она действовала смертоносным оружием ''на службе'' у Таис. Но так или иначе – человек Эры Великого Кольца в душе Эрис взял верх. Несомненно, в связи с этим свершился перелом в душе Эрис и в плане собственной судьбы. Жить жизнью храма она больше не могла, но и бежать из него попыток, видимо, не предпринимала (не за это с ней расправился храм) – какой смысл бежать из части всего неприемлемого мира (уже достаточно понятого)? Быть в этом мире Эрис не хотела, но жизнелюбие юности еще не позволяло разом поставить последнюю точку – хотя кинжал у нее, посаженной на цепь, сохранился. Может быть, уже приняв роковое решение, Эрис собиралась с духом? Или переживала горькую радость, мысленно прощаясь со своей родной эпохой, с невыразимо далекими близкими? Или в отчаянной надежде на стенах темницы выцарапывала послание-прощание будущим потомкам-современникам?

                                                                                          * * *

     Первый раз Таис прошла мимо Эрис-привратницы, как одна из многих. Затем проявила необычный гуманизм, втихоря подкармливая голодную узницу – последняя маленькая радость Эрис. Ни на какое принципиальное изменение своей судьбы Эрис рассчитывать не могла, но человечность Таис и еда дали, возможно, Гостье дополнительные силы для последнего боя с дикостью враждебного мира, не дали сломаться последним испытанием в лице умирающего Ликофона. Спасая ''молодого осла'', ей совершенно чужого, Эрис осознанно обрекала себя, в лучшем случае, на смерть. Спасение Эрис было чудом большим, чем виделось сначала самой Эрис. Таис не просто вырвала Эрис из смерти или того хуже. Она явила собой как бы частицу того полузабытого прекрасного мира, отчаяние от потери которого лишало Эрис желания жить. Сначала была невольная (биологическая по основе) радость, что уже желанная, но для юного человека все равно страшная, смерть отступила, ошеломленность от неожиданного поворота судьбы, может быть неполное понимание случившегося, неверие в случившееся. И какое-то теплое чувство к добренькой госпоже, неясная благодарность – не столько за спасение, сколько за участие. Только постепенно Эрис вполне рассмотрела в Таис не просто жалостливую рабовладелицу, но личность как бы из Эры Великого Кольца (уже полупридуманной). Ефремов показывает как робко, боясь ошибиться в невероятном счастье, Эрис потянулась к невозможно близкому человеку… ''Афинянка встала, подошла к Эрис и погладила ее по плечам. Черная жрица вздрогнула и вдруг приникла к Таис с такой силой, что гетера чуть не упала'' – в первые часы ''рабства'' Эрис у Таис. Затем (среди прочего): ''… я тоже привыкаю и привязываюсь… И ко мне, госпожа? – внезапно спросила Эрис… И к тебе, Эрис, – без колебаний ответила гетера. Синие глаза под мрачными бровями вдруг осветились. Необычное вы-ражение совершенно изменило лицо черной жрицы, промелькнуло и исчезло''. А в итоге: ''… не можем же мы умереть вместе в одно и то же мгновение. – Можем! – спокойно ответила Эрис. – Я пойду за тобой... – А если умрешь первая? – спросила афинянка. – Я подожду тебя на берегу Реки Смерти. Рука об руку мы войдем в царство Аида'' – ''солгала во спасение'' атеистка из будущего. С Таис жизнь ''гостьи'' из Эры Великого Кольца обрела смысл и радость, в Таис теперь ''хранилась смерть'' Эрис, как у Кощея в игле. А охрана Таис стала главной задачей Эрис.

     Первая причина истового оберегания Эрис своей ''госпожи'' лежит на поверхности – без Таис нет жизни Эрис. Но к этому ''суровому прагматизму'' вероятно добавление ''лирического мотива''. Когда Таис и Эрис сбросили перед художниками одежды, ''издал возглас изумления Лептинес. – Они похожи!''. ''Я так и полагал'' подтвердил Лисипп. Если Эрис – дочь Чары, она, скорее всего, как-то похожа на мать. Но тогда и Чара в какой-то мере похожа на Таис. Более того – если дитя должно быть, в принципе, чем-то срединным между родителями, то для женщины, похожей на мать, это не обязательно. Т. е. Таис могла бы походить на Чару больше, чем Эрис. Общая крито-индийская (по Ефремову) конституция при спортивно-художественной отточенности тел двух женщин, медный цвет их кожи, невысокий рост обеих красавиц должны были сделать их похожими, может быть поразительно. Лица Таис и Эрис были, видимо, не очень схожи, иначе ''возгласы изумления'' преследовали бы подруг. Но и в этом случае сходство лиц Чары и Таис могло быть большим – в силу того же их общего крито-индийского облика без примеси негритянских черт – чем Чары и Эрис. Только цветом глаз – синим – Чара и Эрис противостояли сероглазой Таис. Однако при первой в романе встрече Таис и Птолемея синева неба и моря высинила и глаза Таис, что могло повторяться. При начальном общении с Эрис Таис была одета, проход освещался неверным светом светильника, да и состояние Эрис на цепи вряд ли позволяло ей рассмотреть лицо Таис, все же же не обязательно похожее на лицо Чары существенным образом. Когда Эрис выходила из храмовой неволи – Таис тоже была одета, светили тоже светильники, факелы, а состояние Эрис и того меньше позволяло ей рассматривать, что угодно. Может быть, осознание похожести Чары и Таис приходило к Эрис постепенно. Но могло быть и озарение. Например, пришедшая в себя после внезапного избавления, выспавшаяся, успокоившаяся и согреваемая проснувшейся надеждой Эрис увидела танцующую обнаженной Таис при свете дня и под синим небом. В каком-то развороте головы с высиненными глазами Таис лицом и телом могла выглядеть объективно очень похожей на Чару, а ''субъективная'' тоска дочери могла представить Таис точной копией матери. Каково же было потрясение Эрис! Может быть, она окаменела – и в горле застрял крик. А возможно и вырвалось ''Мама!!?'' (на языке Эры Кольца – иначе Таис заинтересовалась бы странным ''родством'', что нашло бы отражение в романе). Может быть, Эрис логично (немного успокоившись) додумала, что второй раз ей жизнь подарила Чара, явившаяся из Эры Великого Кольца за блудной дочерью (в варианте гибели Чары трагический факт мог вылететь из головы потрясенной Эрис – или она решила, что Чару уже вернули к жизни из ее живого прошлого и теперь отправили возвращать из прошлого ее, Эрис). Заблуждение не могло быть долгим – сходство Таис и Чары без Чары и всего ее мира должны были причинять Эрис боль. Но все же сильна должна была быть радость, что в чужом мире столь похожая на людей Эры Великого Кольца Таис столь похожа и на самого близкого человека. Оберегая Таис, Эрис как бы оберегала мать. А если дочь превосходит мать силой, волей, знанием – она сама может быть как бы для матери матерью. За родную Таис, за гарантию своего осмысленного существования и юная Эрис могла по-матерински убить любого обидчика Таис, отдать за нее и свою осмысленную жизнь.

     Возможно, была еще одна причина самоотверженной ''службы'' Эрис – осознание гостьей из будущего общественного значения Таис. Сама Эрис могла мало в плохо понимаемом (в деталях) и неприемлемом (до отвращения) обществе – тем более с ее цветом кожи. А Таис давала счастье многим людям – от Александра до рабов. Возможно, Эрис предполагала великое историческое назначение Таис. В связи с этим вопрос – как Гостья должна была оценивать свою роль в истории, которая свершилась за тысячи лет до Чары и Мвена? Может быть беречь Таис вообще не нужно, поскольку до рождения дочери Чары и Мвена жизнь гетеры уже записана в ''книге судеб'' (вместе с действиями или бездействием самой запрограммированной Гостьи)? Может быть, и над такими хронопарадоксами ломала голову Эрис, когда сидела с открытыми глазами в полном одиночестве. Или же она, как античные скептики, отбросила умопомрачительное теоретизирование и просто полагалась на здравый смысл, практические требования жизни, интуицию и т. д.?

     С появлением в судьбе Эрис невероятной Таис жизнь черной жрицы из трагедии трансформировалась в полутрагедию. Относительное счастье обыденного существования соседствовало с невозможностью открыться даже великой Таис, потому, что даже она не смогла бы поверить в историю, перед которой меркли мифы Эллады. Эрис оставалась страшно одинокой, чужой в мире Таис даже при Таис. Могучая натура выше эпохи, вынужденная скрывать все свои возможности, инородная в окружающем мире, потому жмущаяся к счастливо похожей на людей Эры Великого Кольца, особенно на Чару, Таис и любой ценой охраняющая Таис – такова Эрис. Можно полагать, что не связывала себя путами любви и брака, хотя бы материнства (при этом дозволяя сыну Таис то, что не позволяла самой Таис), Эрис именно из-за своей изолированности в мире Таис (а в храме ''мужчины надоели'' ей – поскольку даже герои эпохи были против нее мелковаты). Дар Ветер в своем светлом мире беспокоился о судьбе возможной дочери: ''… ему трудна мысль уйти из мира и оставить ее без себя, без своей любви и нежности для неведомой ему судьбы…''. Но что была бы перед этой судьбой вероятная судьба детей Эрис…

     В ''притаисной биографии'' Эрис выделяются два периода. Первый – когда с отчаянием и экстремизмом молодого полуантичного человека, утратившего огромное счастье и боящегося потерять меньшее, Эрис ощетинилась своим кинжалом против всего мира, который интересует ее, в основном, как источник угрозы. К людям всех слоев у нее помимо недоверия – презрение (это отразил Лисипп процитированными ранее словами). Весь мир замкнулся для Эрис одной Таис, лишь отчасти близкими ей людьми. Позиция ''рабыни'' Таис удобна для Эрис тем, что избавляет от необходимости особых контактов с окружающими, избавляет от необходимости самостоятельно жить в окружающем мире. Даже с Таис ''скромная рабыня'' почти не выходит за рамки повседневных, конкретных дел.

     В последних двух главах романа умудренная годами жизни в античности Эрис заметно иная. Она стала теплее к людям (что выразил процитированный раньше авторский пассаж), она стала высказывать мнение по поступкам и планам Таис. Бдительность в отношении опасностей для Таис и ее близких стала спокойной, без приближения к мании. Наконец, в зрелые годы прежний нигилизм в отношении практически всех людей несовершенного строя сменился ненавистью именно к угнетателям и негодяям, при сострадании к униженным и оскорбленным. Эрис высказала желание убить подлого Кассандра, хотя – что ей родня Александра? Гостья из будущего перестала быть только нечаянной и страдающей ''иностранкой''. Гуманизм ребенка Эры Великого Кольца, неизбежно непрактический, практически не гуманный в чужой эпохе, вырос, принял форму, имеющую значение в этой эпохе, стал актуальным и – по большому счету – более зрелым, чем доброта Таис.

                                                                                             * * *

     Я не утверждаю, что Ефремов создавал Эрис гостьей из будущего. Я лишь постарался показать, что наследие Иван Антоновича позволяет утверждать: создал ее он именно Гостьей того или иного рода, определенно – содержанием даже одного романа ''Таис Афинская''. Если бы Автор в Эпилоге – не изменив ни знака в предыдущем тексте – объявил Эрис потаенной Гостьей, сославшись на расставленные в этом тексте ''улики'' (и приведя добротное обоснование перемещению Эрис в мир Таис, для опытного фантаста нетрудное) – читатели приняли бы такой поворот без протеста. А тогда вопрос – случайно ли это?

     В эпилоге ''Таис Афинской'' Эрис Гостьей не объявляется. Эпилог любопытен другим. Автор не подводит окончательный итог жизням персонажей, не набрасывает хотя бы эскизы их дальнейших судеб. Он не стандартно предлагает или разрешает читателям самим ''придумать любой конец, соответствующий собственной мечте''. Оригинально. С чего бы такое предложение соавторства? Может быть, Автор сам мечтал о другом финале, но по каким-то причинам он не счел возможным создать более желанный? Своим возможным соавторам Ефремов на правах Автора ставит одно категорическое условие в творении судеб любимых героинь: ''… ни Таис, ни Эрис не стали рабынями тех, кто уничтожил Уранополис…''. Полное право Ивана Антоновича, но без конкретного воплощения такого условия им самим требовать от других для Таис и Эрис судеб лучших, чем судьба Гесионы после уничтожения Фив – не реалистично. В рабовладельческом обществе почти для каждого существует угроза попасть в рабство, особенно при разгроме города. Даже без этого Таис и Эрис всегда рисковали, путешествуя с малой свитой по Ойкумене диадохов. А надеяться на реализацию последнего права свободных людей посредством кинжала Эрис – наивно. Эрис могла попасть в плен без сознания и без кинжала, подруги могли при защите Уранополиса потерять друг друга (ни одна не бросила бы другую на произвол судьбы в жестоком мире живых) и т. д. . Безусловное выполнение требования Ефремова реально только в фантастической ситуации. Я воспользуюсь любезностью Ивана Антоновича, придумаю завершение жизни Таис и Эрис соответственно собственной мечте – и с учетом жесткой установки Автора. Ни Таис, ни Эрис не стали рабынями, причем абсолютно гарантировано – нормами Эры Великого Кольца.

     Ради ''синицы в небе'' – ''Лебедя'' в полете с неопределенными и дальними перспективами – люди Эры Кольца отказались от ''журавля в руках'': вполне осязаемых и немедленных материальных благ. Участники Тридцать седьмой экспедиции у Черной звезды ни на минуту не сомневались, что Человечество не пожалеет никаких усилий и затрат ради скорейшего спасения ''Тантры'' – только бы получило сигнал о беде. Сама названная затратная экспедиция была направлена на помощь планете, которая мало, что могла дать Земле. Нечего гадать – если в далекое прошлое провалился хотя бы один ребенок – человечество сделает все, что возможно (или более того), чтоб попытаться вернуть его. Самые энергичные действия в мало изученном явлении (каким предполагается для определенности обозначенный ранее Контакт времен) могут потребовать не только больших жертв, но и много времени (при этом время поджимает – времена могут разойтись). Но наградой может стать удача.

     Почти вся описанная в романе жизнь Таис – детерминированный по внутренним законам ее натуры процесс совершенствования. Внешние обстоятельства лишь задают – порой неожиданно – конкретику процесса. В значительной мере это относится и к жизни Эрис в рамках сюжета. Но в конце обрисованной жизни героини совершают действия, трудно объяснимые и импульсами их психик, и обстоятельствами жизни. Таис ВДРУГ срывается из полудобровольной ссылки в Мемфисе и устремляется в Элладу. Причина в неудавшемся на нее покушении, опасно аукнувшемся для Эрис? Но в любом случае судьба подруг за пределами царства Птолемея еще более опасна, чем в тех пределах, при царском статусе Таис и искреннем почтении к ней царя. Или дело в нежелании Таис втягивать сына в кровавые династические разборки? Так сын Птолемея от них не гарантирован в любом случае и вряд ли его положение стало надежней без двух сильных женщин. Или умудренную жизнью Таис потянуло к приключениям после двух десятилетий провинциальной скуки? Роман, по-моему, не дает оснований думать, что самодостаточная Таис, имея такую незаурядную подругу и возможность знакомства с культурой всей античной Ойкумены, вдруг от скуки ринулась в авантюрный вояж, презрев судьбы детей и свой долг перед Птолемеем. Но похоже на то, что Таис как бы прощалась – с Египтом (значит с Эгесихорой и Менедемом, с Александром), с сыном и Птолемеем – с Элладой. Она озабочена планами пристроить дочь в жизнь без себя, выходя на свой очень неясный по сюжету финал. А скрытная и выдержанная Эрис в храме Амбологеры ВДРУГ срывается на страстное выступление, ошеломившее обеих ее умных собеседниц – и ту, которая знала Эрис, как никто, и ту, которая смотрела на Эрис свежим взглядом. Многие годы Эрис была выше античных людей – теперь обнаружилось, что она выше античной эпохи. Не Таис, прекрасно знавшая общую необычность Эрис, а мудрая жрица Амбологеры, которую речи Эрис должны были поразить еще сильнее, произнесла ВДРУГ знаменательную фразу… ''Не знаю, откуда явилась ты… кто вложил в твои уста слова, на которые я не знаю ответа. Возможно, ты провозвестница новых людей, посланных нам из грядущего…''. А затем ВДРУГ от нее ''подруги узнали небывалое, еще ни разу не случавшееся нигде в ойкумене, даже в крепкой памяти надписей на храме, народных преданий и пергаментов историков'' – узнали об Уранополисе.  

     Итак, Таис вдруг бежит неизвестно от чего, прощаясь с дорогими местами и людьми, Эрис вдруг обнаруживает свой исторический уровень выше рабовладельческого общества, а вдруг появившийся Уранополис намекает на светлое будущее, представленное Ефремовым в виде родной для Эрис Эры Великого Кольца. По-моему – странновато, особенно с учетом предложения Автора читателям самим закончить роман. Странности снимаются, если принять, что они – не устраненные следы иного, первоначального финала романа либо его замысла, с возвращением Эрис – а куда она без Таис – в родную Эру Великого Кольца. Я с разрешения Автора рискну предложить свое завершение романа, соответственно скорректировав и авторское предзавершение.

                                                                                               * * *

     Мвен Масс и Рен Боз с сотоварищами нашли Эрис в складках времен, получили возможность вернуть ее в родное время. Но сначала с Эрис нужно было связаться. Эта связь могла бы походить на центральное явление Тибетского опыта. Из-за каких-то случайностей в фокусе хроносвязи оказалась не Эрис, а Таис – и… ''Вдруг точно разодралась колеблющаяся завеса… и он (Мвен) увидел свою мечту. Краснокожая женщина сидела на верхней площадке лестницы за столом из белого камня… Внезапно она увидела – ее широко расставленные глаза наполнились удивлением и восторгом''. Можно понять удивление и восторг Таис. Можно представить потрясение (с болью, в случае предполагаемой смерти Чары) Мвена, в очередной раз в бесконечной дали увидевшего очередную краснокожую мечту, вероятно очень похожую на Чару. Можно вообразить архаически неистовую радость Мвена, когда в появившейся на крик Таис темнокожей женщине (старше Мвена?) он узнал-угадал маленькую дочку. Можно ''простить'' потерю сознания несгибаемой Эрис, когда она осознала – ''Наконец-то…''. Если в волнующем эксперименте принимали участие Веда, Ветер, Юний Ант – они могли оживить свои памятные ощущения от первой встречи с туканцами.

     Но счастливый конец еще впереди. Контакт времен – это, собственно, контакт времен и пространств. Более энергоемкий, чем информационная связь, хроноперенос веществ и существ желательно проводить из конкретной точки пространства конкретного времени, куда нужно доставить или должны прибыть объекты переноса. С означенной энергоемкостью возникает проблема числа таких объектов. Человечество Эры Кольца готово многим пожертвовать ради возвращения Эрис, возможно с детьми, с мужем – но кто такая Таис? Возникает проблема. ''Горестный вопль царицы заставил всех в комнате опуститься на колени: ''Эрис, подруга любимейшая, не уходи! Не оставляй меня одну!'' ''. Что делать – пришлось (тоже растрогавшись в другой, на тысячи лет более поздней, ''комнате'') пожертвовать дополнительной энергией. Но Таис нужно основательно просветить (теперь она поверит тому, что много лет вынуждена была скрывать Эрис). Не отражение ли первоначальной ''лекции'' Эрис – ее страстное обличение рабовладельческого строя в храме Амбологеры? Далее – опытные фантасты, писатели и читатели, знают, что хронопереносы нужно делать деликатно, не травмируя психику людей и причинно-следственные связи мира. Не могут просто так исчезнуть царица и ее царственная подруга. Под благовидным предлогом они должны удалиться от трона, попрощаться с прежним миром, приблизиться к оптимальной точке хроноперехода. Покушение на Таис, как всякая ''медаль'', обнаружило оборотную сторону – тот благовидный повод для отбытия подруг из Египта. Эксперт Веда Конг предложила близкий к оптимальной точке городок (может быть, с давним ''ураническим'' названием), которому предопределено быть стертым ''с лица Геи ордой опытных в войне и насилии захватчиков''. Неотвратимая трагедия позволила скрыть хронопереход.

     По-моему, в ''Таис Афинской'' можно предполагать следы двух замыслов Ефремова. Один – с гетерой Таис и Александром, имеющих действительные исторические прототипы. Этот замысел – возвращение на новом витке спирали к предмету исследования ''На краю Ойкумены'' и на близком историческом материале. Основным или единственным театром действий по этому замыслу могла быть Азия (главный театр действий исторических Таис и Александра). Другой замысел – дальнейшее, после ''Часа быка'', сталкивание разных эпох с использованием эпохальных контрастов для более глубокого анализа волнующих тем. Действительно – все ефремовские темы можно было бы исследовать глубже при сталкивании далекого Прошлого, Настоящего и далекого Будущего, всех трех или хотя бы любых двух. Настоящее и Будущее для суда над первым именем второго сведены в ''Часе быка''. Странности образа Эрис позволяют видеть в ней связную Будущего и Прошлого. Можно предположить такой общий сюжет: в античность (не обязательно четвертый век старой эры) попадает гостья из будущего и после какого-то пребывания в прошлом возвращается назад, захватив с собой, скажем, подругу (не обязательно гетеру Таис). Этот сюжет позволяет интересно сравнивать точки зрения античных персонажей (типа Пандиона или ''действительной'' Таис) и людей Эры Великого Кольца. Еще интересней, если гостьи из будущего и прошлого задержатся в Нашем настоящем – в том числе интересней судить его не только именем совершенного будущего, но и наивностью архаического прошлого. В этом варианте нужно предполагать не нечаянное проваливание Гостьи в прошлое, а ее целенаправленную миссию по Времени. Тогда можно полагать выбор достаточно взрослой Эрис и по ее нубийскому облику, полезному в близком к Нубии Египте. Тогда встреча Главной Героини с Гостьей могла была бы произойти в египетском храме. И вообще – в таком варианте Главной Героине (и Гостье) совсем не обязательно отправляться в Азию, а Мудрому Наставнику – троиться на делосского философа, Лисиппа и египетского жреца. Главная Героиня могла бы просто повторить путь Пандиона – через Крит в Египет; там встретиться с Гостьей и, не посещая Азию, отправиться в будущее. В таком варианте Главной Героине можно было бы и не быть египетской царицей. В таком варианте обоснование вояжей по времени должно было быть иным, нежели предложенное выше, и при какой-то увязке с сюжетом ''Часа быка''. Второй из названных замыслов логично предполагать до расправы над ''Часом быка''. А после этой расправы понятны были бы отказ Ефремова от столкновения эпох, ''эзоповское бегство'' в далекое прошлое в духе дооттепельной ''Великой дуги'', обращение к первому названному замыслу, с использованием в нем наработок другого. По-моему – действительная ''Таис Афинская'' позволяет такие предположения.